Part II.
Over time, my feelings about the on-going war have changed. The sharp pain that I had at the outset has turned into a chronic dull throb, which never goes away. Now, I walk around Moscow and imagine bombs and missiles raining down on it. This is not because I am afraid of Nato bombing in response to Russia’s actions in Ukraine, but because I am putting myself in the place of a resident of Kyiv, or another Ukrainian city, which have been and are being attacked by the Russian army.
I catch myself gradually bidding farewell to my city, not because I plan to leave tomorrow, but it’s as if Moscow has been desecrated for me; as if all that is good here, and everything that we loved, has been desecrated. Now, this city is subconsciously associated with a regime that is committing crimes. I can no longer enjoy all this, or feel in harmony with these spaces.
In recent years, I tried not to identify myself with any specific country, or with any specific regime. I have been working on a cosmopolitan identity for some time. Yet, it turns out that it is impossible to fully achieve this. I do not feel guilt about this war as such, yet there is a definite feeling of shame. Any social experiences - exhibitions, art, music - are accompanied by feelings of embarrassment, bitterness and shame that I can be enjoying all this, while in Ukraine people are dying and suffering.
It is very difficult to work on one’s identity to become definitively cosmopolitan. I have no other way to explain my shame arising after the start of the war, even though I have no relationship to this war. I never voted for Putin, and I never supported the people who are behind this war. All the same, I am ashamed.
Perhaps, I am ashamed that I live in my comfortable Moscow flat, I have daily pleasures, I have water. Every day when I use the hot and cold water from the tap, I think about the many cities in Ukraine without water, without electricity, without heating, without medicines. People, children, and pets are dying. I look at my cat, used to comfort and warmth, and I think, what would happen to him if he was left alone in the ruins of a building.
Everything is tinged with the experience of war, and this is not necessarily because war will come here, to Moscow. Although, now anything is possible. There is no certainty about anything. This is the dominant mood in our circle.
The majority of my friends and acquaintances think that Russia has in every sense set itself back many decades. Although my father does not think so. I do not know what he thinks about the future, but as far as the present goes, he watches Russian television and does not support my criticisms of the war. But this is a separate tragedy that I do not want to discuss. It is very painful for me.
Dad and I love each other very much. Not long ago we buried Mum, so our disagreements do not affect our relations. Except that sometimes I swear when he turns on the television in front of me, and I ask him not to. So far, I do not plan to leave Russia, because I have work and my Dad, who does not want to go anywhere. Yet, if he said to me tomorrow that he is ready to leave, I do not know what I would do. It would be very difficult to leave.
It horrifies me that people receive death notifications for their children [who have been killed in Ukraine] and curse Ukraine. It really shocks me that people do not understand who really destroyed their loved ones. This widespread zombification is deeply repellent to me, and I feel contempt for the people who say that the aggressive predatory war Russia is waging in Ukraine is fair, whatever ideas are being used to justify it, moreover all the ideological justifications of the regime are utterly false and archaic.
I do not understand how it is possible to support it, and frankly I do not want to understand, I reject it entirely. I do not let myself think in detail about the future awaiting Russia. As much as I try to detach myself from national borders, my heart aches for Russia. I truly love the good that still exists in Russia. I am impressed by the spirit of self-discipline that I see amongst my friends and acquaintances, as well as those aspects of Russia culture that are very inspiring.
I anticipate an economic recession, and a further descent into the underground of all the best that remains here, increased denunciations, and a return to Stalin-era practices, major repressions and ‘purges.’ I am surprised that at the institute I have not yet been forced to sign any letters “In support and approval” of the war and the actions of the Russian government headed by Putin. This is happening in many universities in Russia. If suddenly they do suggest that I sign such a letter, I will immediately quit.
Undoubtedly, mobilisation increased those fears for the future that commenced on 24th February. I remember Afghanistan [Soviet war in Afghanistan, 1979-1987]. And I remember well the people who returned from this absolutely incomprehensible and senseless war. I imagine how the survivors will return home, and what they will say. More than likely, there will be no mass protests. There will be just a dull discontent, which is already becoming perceptible.
Unfortunately, though, because these twenty-some Putin years have consistently destroyed civil society, emasculated NGOs, squeezed the opposition out of the country or into prison, it is not clear who there is with mass national support to replace the ‘comrades’ presently in power.
As sad as it seems, at the moment I really do not see much reason at all for optimism and hope for a better future for Russia. Moreover, this is not only because of the war. The war is just the culmination of the policy undertaken by the regime for many years. I sensed this in my worst premonitions and foresaw all this after 2014 [annexation of Crimea, hybrid war in Eastern Ukraine], but a lot was already evident before Crimea. So, as far as the future goes, as one wise friend has said, “the scope for planning has narrowed to the next 10 minutes.”
***
Филолог, переводчик, университетский преподаватель, 50 – 60 лет. ЧАСТЬ II
С течением времени мое ощущение от продолжающейся войны, конечно, менялось. Острая боль, которая была в начале войны, превращается в хроническую тупую боль, которая тебя уже не оставляет. Сейчас я иду по улицам Москвы и представляю, как сюда будут падать бомбы и ракеты; но не потому, что я боюсь бомбежек НАТО в ответ на действия российского режима в Украине, а потому что ставлю себя на место киевлян и жителей всех других украинских городов, которые обстреливала и обстреливает российская армия.
Я ловлю себя на мысли, что как будто постепенно прощаюсь со своим городом, но не потому, что завтра собираюсь навсегда уезжать отсюда. Москва стала для меня как будто оскверненной; как будто все хорошее, что тут есть, и что мы любили — осквернено. Теперь этот город подсознательно ассоциируется с властью, которая совершает преступления; я теперь не могу наслаждаться всем этим, ощущать гармонию с этим пространством.
Все последние годы я стараюсь не идентифицировать себя ни с какой конкретной страной, и ни с какой властью. Я давно работаю над своей космополитической идентичностью, но, как выяснилось, до конца сделать это невозможно. У меня нет чувства вины за эту войну как такового, но есть отчетливое чувство стыда. Любые светлые переживания: выставки, искусство, музыка, сопровождаются для меня чувством неловкости, горечи и стыда за то, что ты можешь радоваться всему этому, в то время как в Украине гибнут и страдают люди.
Очень трудно работать над своей идентичностью так, чтобы окончательно стать космополитом. Но иначе я ничем не могу объяснить это мое чувство стыда, возникшее после начала войны, хотя я не имею к этой войне никакого отношения, никогда не голосовала за Путина, никогда не поддерживала людей, которые стоят за этой войной; но мне стыдно за эту войну.
Наверное, мне стыдно за то, что я живу в своей уютной московской квартирке, получаю повседневные удовольствия, у меня есть вода — каждый день, когда я пользуюсь горячей и холодной водой из-под крана, я думаю о том, что во многих городах Украины сейчас нет воды, нет электричества, нет отопления, нет лекарств, гибнут люди, дети, домашние животные. Я смотрю на своего кота, привыкшего к уюту и теплу, и думаю, что бы с ним случилось, если бы он остался тут в развалинах?
Все вокруг окрашено переживанием войны, и это не обязательно связано с тем, что война придет сюда, в Москву, хотя сейчас уже все возможно, нет уверенности ни в чем вообще. То, что я говорю и выражаю, на мой взгляд, является доминирующим настроением среди нашего круга общения.
Большинство моих друзей и знакомых считают, что Россия во всех смыслах отбросила себя назад на многие десятилетия. Но так не считает мой папа, который – я не знаю, что он думает про будущее – но в настоящем он смотрит российский телевизор и не поддерживает моего осуждения войны, но это отдельная трагедия, о которой я не хочу много рассказывать, – она для меня очень болезненна.
Мы с папой очень любим друг друга, какое-то время назад мы похоронили маму, поэтому на наших отношениях наши разногласия не сказываются, за исключением того, что я ругаюсь, когда он при мне иногда включает телевизор, прошу этого не делать. Пока я не планирую выезд из РФ, потому что у меня здесь работа и папа, который не хочет никуда уезжать. Но если бы папа завтра мне сказал, что готов уехать, — я не знаю, что бы я делала. Мне очень тяжело было бы уезжать.
Меня ужасает, что люди получают похоронки на своих детей и говорят: «будь ты проклята, Украина!», как на том знаменитом вирусном видео из автобуса; и это меня совершенно поражает — насколько люди могут не понимать, кто реально уничтожил их близких. И вот эта массовая зомбированность тех, кто поддался на пропаганду, вызывает у меня глубокое отвращение, презрение к людям, которые могут считать и говорить, что в принципе агрессивная захватническая война, которую ведет РФ в Украине, может считаться чем-то справедливым, какими бы идеями она не оправдывалась, тем более, все навязываемые властью идеологические оправдания этой войны глубоко лживы и архаичны.
Я вообще не понимаю, как это можно поддерживать, и в общем не хочу понимать, всецело отвергаю это. Я не разрешаю себе думать про детали будущего, которое ждет Россию. Я вижу, что мне больно за Россию, как бы я ни пыталась отвязать себя от национальных границ. Я очень люблю то хорошее, что есть, и еще осталось в России. Я восхищена духом подвижничества, который свойственен многим моим друзьям и знакомым, и все те вещи в русской культуре, которые очень вдохновляют.
От будущего я жду рецессии, еще более глубокого ухода в подполье всего лучшего, что тут осталось, рост доносительства, повторение в той или иной форме сталинских практик режима — еще больших репрессий и «чисток»; я удивляюсь, что в институте меня до сих пор еще не заставили подписать никакого письма «о поддержке и одобрении» войны и действий российских властей во главе с Путиным. А ведь это происходит сейчас в очень многих университетах России. Если вдруг мне предложат подписать что-то такое, я немедленно уволюсь.
Мобилизация безусловно увеличила страх перед будущим, который возник 24 февраля. Я помню Афганистан (война СССР в Афганистане в 1979 – 1987 гг.), и я помню, что из себя представляли люди, вернувшиеся в этой абсолютно непонятной и бессмысленной войны; я себе представляю, как выжившие будут возвращаться домой и что они будут рассказывать. Скорее всего это не вызовет массовые протесты, это вызовет глухое недовольство, которое становится заметно уже сейчас.
Но, к сожалению, поскольку у нас все эти двадцать с лишним путинских лет планомерно уничтожалось гражданское общество, выхолащивались общественные институты, оппозиция выдавливалась из страны или сажалась в тюрьмы, то непонятно, кто может найтись, обладающий массовой национальной поддержкой, вместо известных «товарищей».
Как это ни печально, сейчас я вообще не вижу поводов для оптимизма и надежд на лучшее будущее для России. Причем во многом, это не только из-за войны — война стала кульминацией той политики, которая проводилась режимом все эти годы. Я это предчувствовала и своих худших ожиданиях, предвидела все эти годы после 2014 года (аннексия Крыма, развязанная РФ гибридная война на востоке Украины), а многое стало понятно еще до Крыма. Поэтому, что касается будущего, как сказала одна моя мудрая подруга: «горизонт планирования сузился до 10 минут».
Comments