The war for me did not start on February 24, but a few days before, when so-called President Putin convened his so-called “Security Council”. That was on February 21st. I was sitting in my favourite cafe overlooking the Kremlin and the Lenin Library, in the very centre of Moscow, watching the “live broadcast” of the meeting at which Russia “recognised the independence” of the DNR and LNR. I’m using this many quotation marks because in informational autocracies events lose their essence, and only official names are left.
Already for several weeks by that time, there had been an endless stream of news about the movement of Russian troops near the border with Ukraine, about some kind of “exercises” in Belarus. However, there was still hope that there would be no war, that all this was just the “great geo-strategist” playing on the nerves of world leaders. But on February 21, everything crumbled. As I looked at Naryshkin, the stuttering head of the SVR (Foreign Intelligence Service), I understood that the recognition of these quasi-states would be followed by a war.
I suddenly felt awful, my fingers went numb, my heart began beating at a frantic speed, there was a hum in my ears. I wanted to jump up from my chair and tell everyone in the cafe that the actual end of the world had come. Instead, I looked around the room while horror raged inside me from the realisation of the inevitable, and around me nothing happened at all. I felt even worse because of this dissonance. I gathered up my things, paid and went out into the February cold. Almost in auto-mode I wrote to my best friend, with whom I’d gone to dozens of opposition rallies and spent hundreds of hours talking about the Beautiful Russia of the Future. He confessed that he was already dead drunk, and I went home.
And then the war officially began. Literally in just a few hours, I was able to get a valid press card from the political media, and on the evening of February 24, I went out to work as a photo correspondent at an anti-war rally. Usually I work with texts, and only take photos from time to time, mostly at opposition rallies. This went on for several days. Sleep until noon, read the news, panic attacks, getting ready for a rally, work, selecting and editing photos until late at night. There were not many rallies, sometimes it seemed that there were more police than protesters.
March 6 was the last rally I attended. A few days before, my beloved proposed to me, I agreed to become his wife and be with him in sickness and health, war and peace, in prison and in freedom. I promised him to be “more careful” and not look for fights with the police. Ah, if only this was within my power. By some miracle I managed to avoid arrest for several days and even weeks, or being placed in a special detention centre. I have not seen this level of police violence and brutality towards protesters and journalists for a very long time. The street was literally cleared of the presence of any citizens, they seized everyone indiscriminately, including people who were not involved in the protest. The culmination of that day was that a paddy wagon full of people was in a terrible crash. It was clear that this would mark the end of active street protests.
The war has been going on for several months now, and I'm just living one day at a time. With each piece of news about a strike by Russian troops on civilians in Ukraine my heart aches with a dull pain. The further it goes on, the more it seems to me that sooner or later the war will begin to destroy my dear Moscow. I no longer have work I love, I am no longer talk to a lot of my friends; of my colleagues, some have emigrated, others are on benders. I have a box of supplies in case of famine, a box of basic medicines and no longer any hope that this hell will end.
---
Война для меня началась не 24 февраля, а за несколько дней до этого, когда так называемый президент Путин собрал свой так называемый “Совет безопасности”. Это случилось 21 февраля. Я сидела в любимом кафе с видом на Кремль и Библиотеку имени Ленина, в самом центре Москвы и смотрела “прямую трансляцию” заседания, на котором Россия “признавала независимость” ДНР и ЛНР. Здесь так много кавычек потому, что в информационных автократиях явления теряют свою сущность и остаются только официальные названия.
К тому моменту уже несколько недель бесконечным потоком шли новости о передвижении российских войск у границы с Украиной, о каких-то “учениях” в Белоруссии. Однако еще оставалась надежда на то, что войны не будет, что все это лишь игра “великого геостратега” на нервах мировых лидеров. Но 21 февраля все рухнуло. Я смотрела на заикающегося главу СВР (Службы внешней разведки) Нарышкина и понимала, что за признанием этих квазигосударств последует война.
Мне резко стало плохо, пальцы онемели, сердце забилось с бешеной скоростью, в ушах стоял гул. Хотелось вскочить со стула и сообщить всем в кафе, что настал настоящий конец света. Вместо этого я осмотрела зал, пока внутри меня бушевал ужас от осознания неизбежного, вокруг не происходило ровным счетом ничего. От этого диссонанса стало еще хуже. Я собрала вещи, расплатилась и вышла в февральскую стужу. Почти на автомате написала своему лучшему другу, с которым мы прошли через десятки оппозиционных митингов и сотни часов разговоров о Прекрасной России Будущего. Он признался, что уже смертельно пьян, и я поехала домой.
А потом война началась уже официально. Буквально за несколько часов я смогла получить действующую пресс-карту от политического СМИ и вечером 24 февраля вышла работать фото-корреспондентом на антивоенный митинг. Обычно я работаю с текстами, а фото снимаю от случая к случаю, в основном оппозиционные митинги. Так продолжалось несколько дней. Сон до обеда, чтение новостей, панические атаки, сборы на митинг, работа, отбор и обработка фотографий до поздней ночи. Акции были немногочисленные, иногда казалось, что полиции больше, чем митингующих.
6 марта случилась последняя акция, на которой я побывала. За несколько дней до этого мне сделал предложение любимый мужчина, я согласилась стать его женой и быть с ним в болезни и здравии, войне и мире, в тюрьме и на свободе. Я обещала быть ему “осторожнее” и не нарываться на конфликты с полицией. Ах, если бы это было в моих силах. Избежать задержания и посадки на несколько суток, а то и недель в спецприемник мне удалось чудом. Такого уровня полицейского насилия и жестокости к протестующим и журналистам я не видела очень давно. Улицу буквально зачищали от любого присутствия граждан, хватали всех без разбора, включая совсем не причастных к протесту людей. Кульминацией того дня стал автозак, полный людей, который попал в тяжелую аварию. Было понятно, что активный уличный протест на этом закончится.
Война идет уже несколько месяцев, и я просто живу одним днем. Каждая новость об очередном ударе российских войск по мирным жителям Украины отдается тупой болью в сердце. Чем дальше, тем больше мне кажется, что война рано или поздно начнет уничтожать и мою родную Москву. Любимой работы больше нет, со многими друзьями я больше не общаюсь, коллеги кто в эмиграции, а кто в запое. У меня есть ящик с припасами на случай голода, коробка с необходимыми лекарствами и уже нет надежды на то, что этот ад прекратится.