When war broke out I felt shock and fear. I felt sick for all the people in Ukraine being hit by bombs, nervous because of the nastiness of it, and crushed because our family’s small future in Russia looked as if it were finished.
Day after horrible day went on. Vile war crimes shouted out at me from BBC radio and newspapers. Bucha was a point where things felt particularly bad. No light at all.
My daughter is too small to be affected and I don’t talk about it much in front of her. At first she watched a lot of cartoons as my husband and I discussed the situation in the kitchen night after night. Now we discuss things less, because there is not so much to say. It is all overwhelmingly bleak.
My daughter’s life at nursery is jolly and politics-free, and I am glad of that, but feel my stomach churn every time I hear reports about children under fire. I don’t think you have to be a mother to feel upset by those, though.
The atmosphere here is mixed. Some days it feels as if the war is invisible. Other days you see a Z sign in the metro and the war is right there. It’s hard to say, because people here don’t advertise their feelings, people don’t talk about their troubles much outside the home. But I think I feel an undercurrent of tension. It’s there, every day, and I think that even those who try not to notice it aren’t able to ignore it completely. It’s a whispering stream, not a sea. Bubbling on underneath our lives, persistent and certain.
I know that people often won’t say what they really think unless you spend hours and days talking with them, and even then, things are held back. Some people are definitely in favour of the war. Others sound depressed, not strongly against but not in favour, saying that they don’t have any power over what happens. I think there are quite a lot of people like that, who feel helpless, resigned, and detached from politics, who might not express the nuance of that in surveys and vox pops. Some people help Ukrainians as much as they can, but often don’t discuss it publicly. Better not to.
I don’t have any close friends who are pro-war. Maybe a couple of elderly relatives, though they say contradictory things. I couldn’t sit and drink coffee with people who are in favour now, it’s too much, to say the least.
At the same time, I sometimes ask people I don’t know, in a museum or church or café, what they think. I try to detach myself and listen. Old reporting habits. It is still incredible to me what people believe and I often think about what it must have been like in Germany in the 1940s. It also helps me to listen to the longer radio programmes, the ones that go deeper. I feel reassured that people are trying to tell the world what is happening and not just shout, to carefully uncover the detail.
I understand that people here often want to limit their intake of news. Some have stopped listening to or reading news altogether, but I would find that impossible.
It is strange not being able to talk about the war, not to mention it on social media, email, or the phone. I reported on the second Chechen war, which began in 1999, and talking about it was fine, up to a point. You could help people there without too many problems. Now we have this great silence.
It saddens me that the Chechens were not given the same help and moral support as Ukrainians are now. It breaks my heart to think how there was never a sign at Heathrow welcoming Chechens to the UK. In Moscow, few showed much empathy or went out of their way to help. I'm not interested in criticising - not at all - but it breaks my heart, I cannot lie...
I think there would be more reaction to the war in Russia if a lot of young men from Moscow and St Petersburg were getting killed there, but they’re not – it’s mostly men from remote regions like Buryatia. The big cities don’t feel it and no one forces them to feel it.
Around a month after war broke out, my mother died. It was not unexpected but I hadn’t been able to see her except once during the Covid pandemic, and I couldn’t help her in her last months. After she died I had migraines solidly for two weeks and my daughter had a tummy bug so needed a lot of care. But I knew it was still easy compared with what people were coping with in Ukraine. No medicines, no safety.
We have become more used to the war now. But I have seen war and want it to end, more than anything. I have been in hospitals where children have 80 percent burns after bombs have gone off. I know compromises should not be made, but still, I long for any kind of ceasefire so people are not hurt or killed. I cannot see it coming soon, but I hope and wish for it every day. I wish hard.
------
Когда началась война я испытала шок и страх. Меня тошнило от того, что на людей в Украине падают бомбы и ракеты, я была в отчаянии от мерзости происходящего и эмоционально раздавлена тем, что, как казалось, с планами на будущее и маленьким уютным мирком нашей семьи в России было покончено.
Один ужасный день сменял другой. Сайты англоязычных газет и радио Би-би-си шокировали новостями о гнусных военных преступлениях. Известия о массовых убийствах в Буче я пережила особенно ужасно — это стало точкой, когда казалось, что впереди этого кромешного туннеля нет совсем никакого света, только полная неизбывная безнадежность.
Моя дочь слишком мала, чтобы осмыслить происходящее, поэтому при ней мы с мужем стараемся не говорить об этом. В первые дни и недели войны, когда мы с мужем обсуждали происходящее на кухне, дочь в это время смотрела мультики. Теперь мы меньше обсуждаем происходящее, потому что почти многое уже понятно без слов, — все очень безнадежно и трагично.
Жизнь моей дочери в детском саду на первый взгляд такая же, как и обычно — веселая и свободная от политики. И я рада этому, но чувствую, как у меня каждый раз начинаются спазмы, когда я слышу сообщения о детях, подвергающихся обстрелам и погибающих в Украине. Не думаю, что обязательно нужно быть матерью, чтобы испытывать ужас от осознания их страданий.
Атмосфера в городе, где я живу, довольно противоречива. Иногда на улицах и в общественных местах кажется, что никакой войны нет, она никак не ощущается. Иногда я замечаю знак «Z» на наклейках в метро, которые напоминают о войне. Люди замкнуты, скрывают свои мысли и чувства, в общественных местах они не говорят о происходящем и вообще почти не говорят о об этом вне дома.
При этом я почти физически ощущаю царящее вокруг, скрытое напряжение, — его можно почувствовать почти каждый день. Думаю, даже те, кто пытается его не замечать, не могут полностью его игнорировать. Пока это только тихое брожение, но температура постепенно нарастает, давление усиливается, и рано или поздно оно найдет путь и вырвется из закупоренного котла.
Я хорошо знаю, что многие люди тут, даже довольно близкие знакомые, часто не говорят вам того, что думают на самом деле. Узнать об этом можно только после долгих разговоров. Но даже тогда, ваши знакомые скорее всего не скажут вам всего, что у них на уме и на душе. Некоторые люди здесь определенно за войну. Другие говорят об этом неохотно и противоречиво — на словах они как бы не за, но и не против, избегают прямых ответов и оправдываются перед самими собой (и окружающими) тем, что бессильны повлиять на происходящее.
Таких людей, которые чувствуют «выученную беспомощность», смирились с происходящим, и «не интересуются политикой», — довольно много. Различные социологические опросы и исследования скорее всего не отражают такие нюансы. Насколько я знаю, некоторые люди помогают украинцам чем могут, но из-за опасений как правило не говорят об этом, тем более публично. И правильно делают.
У меня нет близких друзей и знакомых, которые поддерживают войну. Может быть пара пожилых родственников, хотя их картина мира соткана из очень противоречивых вещей и утверждений. При этом я и сама не смогла бы нормально общаться и пить кофе с людьми, которые все знают о происходящем в Украине, обладают всей полнотой информации, но осознанно поддерживают происходящее.
В то же время я иногда спрашиваю незнакомых людей в музее, церкви или в кафе, — что они думают. По старой привычке я пытаюсь прислушиваться к мнению людей. Мне до сих пор кажется невероятным, во что верят многие люди, и я часто ловлю себя на мысли, что в Германии 1940-х годов ситуация была типологически сходной. Эта мысль также помогает мне слушать более длинные радиопрограммы.
Я понимаю, почему люди здесь часто хотят ограничить потребление новостей. Некоторые вообще перестали слушать или читать новости, но я считаю это малоэффективной стратегией. Сейчас тут нельзя публично говорить о войне ни в социальных сетях, ни по электронной почте или в разговорах по телефону.
Как журналист я писала о второй чеченской войне, которая началась в 1999 году, и в то время говорить о ней было нормально, до определенного момента. Вы могли бы помочь людям там без особых проблем. Сейчас тут царит то, что я бы назвала «великой тишиной», — никакие альтернативные мнения о происходящем в публичном пространстве невозможны.
Меня огорчает, что чеченцам тогда не оказывалась такая помощь и моральная поддержка, как сейчас украинцам. У меня разрывается сердце, когда я думаю, что в Хитроу никогда не было вывески, приветствующей чеченцев в Великобритании. В Москве мало кто проявлял сочувствие или старался действительно помочь. Я не хочу никого критиковать из-за этого — совсем нет — но это разбивает мне сердце, — я не могу лгать об этом.
Я думаю, что реакция на войну в России была бы сильнее, если бы там погибало много молодых людей из Москвы и Санкт-Петербурга, но это не так — в основном это мужчины из отдаленных регионов, таких как Бурятия и небольших городов. Большие города этого не чувствуют, и никто их не заставляет это чувствовать.
Примерно через месяц после начала войны умерла моя мать. Это не стало неожиданностью, но до этого мне удалось увидеться с ней только один раз во время пандемии Covid, и я никак не могла помочь ей в последние месяцы ее жизни. После ее смерти у меня в течение двух недель были сильные головные боли. У моего сына были проблемы с желудком, и он нуждался в тщательном уходе. Но я знала, что все эти вещи — сравнительно небольшие житейские неприятности по сравнению с тем, какие лишения и страдания продолжают испытывать люди в Украине.
Мы уже почти привыкли к войне. Но когда-то я видела другую войну своими глазами, и больше всего на свете хочу, чтобы эта война закончилась. Я бывала в больницах, где видела детей, получивших 80-процентные ожоги после взрыва бомбы. Я знаю, что на компромиссы идти не следует, но все же я хочу любого прекращения огня, чтобы люди перестали страдать и гибнуть. Я не думаю, что это произойдет в ближайшее время, но я надеюсь и желаю этого каждый день. Сильно желаю.
Нет войне!