Украина – это то, о чем думаешь ежеминутно и о чем стараешься не думать. С первых минут как я узнал о ракетных ударах стало ясно, что та жизнь, та страна, которую мы знали, закончилась навсегда. Еще какое-то время мы будем думать, что глобально ничего не поменялось. Но это лишь инерция: изменилось решительно все. Мысль о том, что и я прежний закончился навсегда еще не была так очевидна. Да это и сейчас неочевидно…
Утром 24 февраля мне нужно было встать рано, так как мы договорились о встрече с отцом, чтобы купить маме подарок на 8 марта. Я встал в 6 утра, по привычке заглянул на сайт Эха Москвы, прочитал заголовки новостной ленты – и ничего не смог понять. Что обстреливают, кто обстреливает? На самом деле это или очередные предостережения? Тогда я включил видео «Дождя» и сквозь сонное сознание пытался понять, как же с этим всем жить…
Я никогда не был в Украине. До 2014 года не было случая, а после не было возможности. Но никогда и мысли не допускал, что эта страна чужая. Так вышло, что с украинцами я много общался в горных походах. Они не спрашивали меня, как я отношусь к Путину, чей Крым и прочее. Они не видели во мне врага. Дело не в том, один мы народ или нет, но нам было о чем поговорить вместе. И мы легко находили общий язык. А это гораздо важнее. В тот же день я написал всем знакомым украинцам, что делаю им здоровья, безопасности и скорейшего наступления мира. И все до единого поблагодарили меня, отчего стало еще тоскливее.
Я хорошо знаю нашу страну, чтобы тешить себя иллюзиями. Даже те, кто накануне говорили, что война невозможна и не нужна, неожиданно стали ее сторонниками. Весьма агрессивными сторонниками. Страх заставляет присоединяться к сильному, а страха в первые дни было много. Да и смотреть правде в глаза — Россия напала на Украину с целью оккупации — могут далеко не все. У меня же происходящее вызвало оцепенение. Я в течение трех недель не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме чтения новостей, а также поиска публикаций о том, как послевоенная Германия находила себе оправдание.
Где мы все были предыдущие восемь лет? Чудесный вопрос, на самом деле. До крымской эйфории казалось, что страна шаг за шагом движется в правильном направлении. Да, с перегибами, но зато без потрясений. Институты худо-бедно работают, люди осознают себя гражданами. Пусть от Путина никуда в ближайшее время не деться, но мир открыт, а мы открыты миру, несмотря на ворчливую постимперскую риторику. Работаем, улучшаем мир вокруг себя. Мечтаем о том, какую прекрасную Россию будущего мы построим после ухода Путина. Когда случился Крым поменялось лишь то, что уход Путина мысленно был сдвинут с 2018 на 2024 год. Слишком уж велико было всеобщее воодушевление. Даже когда началась война в Донбассе казалось, что Путин знает где остановиться. И в целом ничего необратимого не происходит.
Для себя я понял, что точка невозврата пройдена, после начала конституционной реформы. В том смысле, что прекрасная Россия будущего не сильно кому нужна. С какого-то момента следить за новостями научно-технического прогресса стало куда интереснее, чем за внутренней повесткой. В конце концов, мы оставались частью большого открытого мира. А мир стремился в будущее. Война продемонстрировала, что будущее вообще не относится к приоритетам нашего общества.
Большинство моих близких по-настоящему задумались о происходящем только после начала мобилизации. Я не могу сказать, что она настроила их против войны. Скорее, это можно охарактеризовать словами «Чур не я». То есть, мобилизация нужна, войну, раз уж начали, нужно завершать победой, Зеленский, безусловно, сумасшедший кровопийца и нужно поскорее смять полчища нацистов. Но делать это должен кто-нибудь другой. Тот, чья жизнь менее устроена или тот, кто моложе. Понимания, что война преступна, практически ни у кого нет. Но видимо есть какая-то внутричеловеческая мудрость: несмотря на разность взглядов друзья и семья для большинства на первом месте. И отношения остались прежними.
Мы с отцом встретились утром 24 февраля, о происходящем он узнал от меня. Мы много спорили о происходящем, особенно на первых порах. Для него, как отставного военного, недопустима сама мысль, что война может быть проиграна. Победа Украины означает развал России. Но при этом ему совершенно непонятно, как Украину можно победить. Когда наши войска отступили от Бучи, мы чуть не поругались, единственный раз за все это время. Я помню, что повысил на него голос и бросил трубку. А через час перезвонил, извинился и предложил поменьше спорить о войне. Слава богу, мы поняли друг друга.
Не знаю, насколько я поменялся за это время. Жизнь, в целом, была все та же. Все планы свелись к тому, чтобы удержать выживших клиентов. Продолжать свою работу. Сохранить человеческие и деловые отношения несмотря на разность взглядов. В конце концов, через время нам предстоит восстанавливать из руин нашу страну. Черт его знает, что это будет за страна, но нам в ней жить. Главное, читать поменьше новостей и много работать.
Где-то на следующий день после объявления о мобилизации, когда все вокруг звонили мне и спрашивали консультации, я поймал себя на мысли, что вообще не тревожусь. Внутри меня произошел экзистенциальный выбор: между войной и тюрьмой я выбираю тюрьму. Невозможно ехать на войну с осознанием, что она преступна, но при этом стремиться выжить на этой войне, убивая солдат, которые защищают свою родину.
Как я понял, отсутствие тревожности оказалось огромным заблуждением. В действительности, почти целый месяц я пребывал в оцепенении, схожем с тем, что было в феврале. Дело не в том, что я боялся попасть в тюрьму, уехать в эмиграцию, как мои близкие друзья, или оказаться на передовой. Просто меня снова лишили будущего…
В начале марта я разговаривал со своим другом из Херсона и сказал ему: «У нас тоже война, только пока не стреляют». Год за годом, сталкиваясь с несправедливостью, я был уверен, что шаг за шагом, пусть и медленно, мы меняем жизнь к лучшему. В феврале оказалось, что растить свой сад – слишком мало, что деревья в саду мертвы, просто листья еще не опали. И все придется начинать сначала, но здесь, у себя. А в сентябре выяснилось, что в любой момент можно оказаться перед триадой война-тюрьма-эмиграция. И любой выбор может оказаться выбором навсегда.
Какое будущее при таком выборе можно планировать?
Странная мысль, что я враг собственной стране. Еще более странная – что родина становится главной угрозой моему будущему. А ведь вокруг меня все еще не стреляют…